Ад — особая милость, которой удостаиваются те, кто упорно ее домогались.
Без отчаяния к жизни нет и любви к жизни.
Боги наградили человека великими, блистательными добродетелями, позволяющими ему достичь всего, чего он пожелает. Но одновременно они наградили его и добродетелью более горькой, внушающей ему презрение ко всему, чего он достиг.
Болезнь — это крест, но, может, и опора. Идеально было бы взять у нее силу и отвергнуть слабости. Пусть она станет убежищем, которое придает силу в нужный момент. А если платить нужно страданиями и отречением — заплатим.
Быть может, к скульптуре меня влечет любовь к камню. Скульптура возвращает человеческому облику весомость и равнодушие, без которых я не мыслю величия.
Быть язычником для себя, христианином для других — к этому инстинктивно склоняется всякий человек.
В жизни должна быть любовь — одна великая любовь за всю жизнь, это оправдывает беспричинные приступы отчаяния, которым мы подвержены.
В жизни каждая минута таит в себе чудо и вечную юность.
В какой-то момент перестаешь испытывать любовное волнение. Остается только трагизм. Жить ради кого-то или чего-то становится уже бессмысленно. Смысл обретает только мысль о том, чтобы можно было за что-то умереть.
В определенном возрасте столкновения между людьми начинают осложняться борьбой со временем. И это уже безнадежно.
В отличие от нас женщины, по крайней мере, не обязаны стремиться к величию. У мужчин даже вера, даже смирение призваны доказывать величие. Это так утомительно.
В смерти игра и героизм обретают свой подлинный смысл.
Великий вопрос жизни — как жить среди людей.
Вечное искушение, против которого я непрестанно веду изнурительную борьбу, — цинизм.
Взбунтовавшийся атеизм ставит историю на место Бога и заменяет бунт абсолютным повиновением. Долг и добродетель для него суть не что иное, как полное подчинение и полное принесение себя в жертву святыне ненасытного становления.
Воля — то же одиночество.
Вопрос о смысле жизни я считаю самым неотложным из всех вопросов.
Время идет медленно, когда за ним следишь. Оно чувствует слежку. Но оно пользуется нашей рассеянностью. Возможно даже, что существует два времени: то, за которым мы следим, и то, которое нас преобразует.
Всякая жизнь, посвященная погоне за деньгами, — это смерть. Воскрешение — в бескорыстии.
Всякая философия — самооправдание. Оригинальной была бы только философия, оправдывающая другого человека.
