Может быть, народ наш и плох, но он — наш народ, и это решает все.
Может быть, я расхожусь не с человеком, а только с литературой? Разойтись с человеком страшно. С литературой — ничего особенного.
Можно благоговеть перед людьми, веровавшими в Россию, но не перед предметом их верования.
Можно вынести все, кроме безделья.
Можно дать другому разумный совет, но нельзя научить его разумному поведению.
Можно и прекрасное любить постыдно.
Можно ли любить всех, всех людей <...>? Конечно нет, и даже неестественно. В отвлеченной любви к человечеству любишь почти всегда одного себя.
Можно мириться с беспорядочной сумятицей в жизни юноши; старикам к лицу спокойная, упорядоченная жизнь: напрягать свои силы поздно, добиваться почестей стыдно.
Можно поучиться и у врага.
Можно сопротивляться вторжению армий, вторжению идей сопротивляться невозможно.
Можно стать романистом или историком, но драматургами рождаются.
Можно убить свой дух в запойном труде. Кажется, еще никто не описал этот способ самоубийства, но каждый ученый, не сделавший открытия, есть самоубийца.
Можно, конечно, сказать неправду, приняв ее за истину, но с понятием «лжец» связана мысль о намеренной лжи.
Мозг, хорошо устроенный, стоит больше, чем мозг, хорошо наполненный.
Моим лучшим другом является тот, кто дал мне книгу, которую я еще не читал.
Мой отец был государственным мужем. Я — всего лишь женщина-политик.
Мой отец был святым. Я — нет.
Мой способ шутить — это говорить правду. На свете нет ничего смешнее.
Мой тебе совет: не лезь в петлю из-за того, что скажут люди, и из-за женщины, которая тебя уже не хочет.
Молва — это бедствие, быстрее которого нет ничего на свете.
